Биографическая библиотека Ф. Павленкова

БРУНО

Глава 1

 Бруно родился в 1548 г, в Ноле, провинциальном городе Неаполитанского королевства. Его отец был военный, по имени Джованни Бруно, его мать называлась Фраулиса Саволина; сам же он при крещении получил имя Филиппа. Нола, где родился Бруно, находится в нескольких милях от Неаполя, на полдороге между Везувием и Средиземным морем; она считалась всегда одним из самых цветущих городов Счастливой Кампаньи (Compagna felice). Основанная в восьмом столетии до Р. X. греческими выходцами из Колхиды, Нола в период римской и средневековой истории постоянно разделяла изменчивую участь Кампаньи, никогда, однако, не подвергаясь неприятельскому разорению. Поэтому в ней до позднейшего времени могли сохраняться не только древнегреческие обычаи и праздники, но и самый характер ее жителей носил на себе несомненный отпечаток эллинизма. Ряд выдающихся людей, как философ Понтано, филолог Лоренцо Балла и поэт Пансило, сделали из Нолы центр умственной жизни. Бели к этому присоединить чарующую прелесть окрестностей, с юго-запада — постоянно дымящийся Везувий, этот прообраз вечнодеятельной природы, с северо-востока — почти тропический ландшафт, простирающийся через Казерту до Капуи, с фантастическим богатством зелени, цветов и плодов на переплетающихся ветвях тополей, мирт, тутовых и каштановых деревьев и виноградных лоз, то легко себе представить, какое действие на богато одаренного мальчика Бруно должен был производить весь этот земной рай с его никогда не исчезающими воспоминаниями из греческой жизни. И действительно, впечатления родного пейзажа не покидают его потом никогда; всюду он носит с собою образ своей милой Нолы, он любит называть себя ноланцем, свою философию — ноланскою, выводит в своих философских диалогах действующими лицами своих знакомых из Нолы. «Италия, Неаполь, Нола! страна, благословенная небом, глава и десница земного шара, правительница и победительница других поколений, ты всегда представлялась мне матерью и наставницей добродетелей, наук и человеческого развития».

О детстве малолетнего Филиппа мы знаем очень мало; до нас дошел лишь один рассказ, относящийся к самому первому периоду его жизни и свидетельствующий, как рано началось его духовное развитие. Однажды ядовитая змея, часто встречающаяся в этих краях, заползла в дом, где жили Бруно, и успела обвиться вокруг лежавшего в колыбели малютки; к счастью, последний не спал, заметил змею и с испуга первый раз в жизни членораздельными звуками стал звать отца, бывшего в то время в соседней комнате. Впоследствии Филипп, уже взрослым мальчиком, как-то совершенно для себя неожиданно, вспомнил эпизод со змеею и рассказал о нем удивленным, давно уже позабывшим про этот случай родителям, причем он буквально передал слова, которые произносил отец, убивая змею.

Первые 10 лет детства Бруно прошли в замечательно благоприятных условиях, как относительно природы, так и окружавших его людей. Город Нола по-прежнему продолжал пользоваться славой одного из прелестных уголков мира; но вообще не таково было положение самого Неаполитанского королевства, страдавшего с 1504 г. под испанским игом. В то время королем Испании был Филипп И, который, как известно, никогда не улыбался в жизни и которого Шиллер охарактеризовал следующими мастерскими штрихами: «Этому уму были чужды радость и доброжелательство. Его существо было наполнено лишь двумя представлениями: о себе и о том, что стояло выше этого я. Эгоизм и религия наполняли всю его жизнь. Он был король и христианин и был плох в обоих отношениях, так как хотел соединить в своем лице то и другое. Его религия была грубая и жестокая: ибо и Бог его был существом ужасающим».

Неаполитанским королевством управлял, именем Филиппа, герцог Альба, успевший уже проявить свою кровожадную натуру даже в этой вполне католической и покорной стране, так что когда в 1567 г. он был отозван в восставшие протестантские Нидерланды, то слух о его жестокости предшествовал его приезду и наполнил ужасом всю страну. Собственно, этих двух имен было бы достаточно, чтобы охарактеризовать те общие тяжелые политические условия, среди которых рос Бруно. Но к иноземному гнету присоединились еще землетрясения, чума и большие неурожаи в Счастливой Кампаньи, откуда тем не менее испанское правительство, несмотря на то что земледельцы тысячами умирали с голоду, отправляло ежегодно громадные суммы собранных с народа денег и экспортировало целые суда, нагруженные хлебом. Наконец, турки, обладая лучшим флотом, часто делали набеги на берега Кампаньи и уводили в рабство сотни мужчин, женщин и детей. Правительство, само отличавшееся разбойничьим характером, было неспособно оградить страну от разбойников в буквальном смысле, которые, часто драпируясь в национальные стремления, грабили обеспеченных людей и наводили страх на более состоятельные классы общества.

Но ужаснее, чем все эти несчастия, была инквизиция. В то время не только на севере Европы, но и в самой Италии начинали обнаруживаться первые проблески религаозной реформации. Против них-то и была направлена худшая из всех инквизиций — испанская. Она преследовала всюду свободу совести и настигала ее в самых глубоких тайниках человеческого духа. «Если церковь,— говорит Шиллер,— желала одержать окончательную победу над враждебным ей направлением умов, то ей по необходимости следовало уничтожить весь образ нравственного характера, заложенный в самой истинной основе его; она должна была уничтожить его тайные корни в самых сокровенных источниках человеческой души, погасить все следы его в сфере домашней жизни и в общественных отношениях, даже заставить умереть всякое воспоминание о них, и, насколько возможно, сделать человека невосприимчивым к нравственным впечатлениям. Родина и семья, совесть и честь, святые чувства общественности и естества — суть первые нравственные связи, тесно сплетающиеся с религией, от которых она получает свою внутреннюю силу и в свою очередь придает им ее. Теперь зта связь должна быть порвана, прежняя религия должна быть насильственно отделена от священных чувств естества — и притом хотя бы ценою святости этих чувств. Так возникла инквизиция. Доминиканский монах Торквемада воссел первый на ее кровавый трон, выработал для нее статуты и клятвенно связал ими навеки свой орден. Растление разума и умерщвление духа составляли ее обет, ее орудием были устрашение и позор. Все человеческие страсти находились в ее услужении; ее невидимое присутствие омрачало малейшую радость в жизни. Даже одиночество не было для нее достаточно одиноким. Страх перед ее воздействием сковывал свободу мысли даже в глубине души. Инстинкты человечества были подчинены религии; ей уступали свое место все связи, которые прежде считались у людей священными. Усомнившийся в справедливости ее притязаний считался еретиком, и за малейшую неверность учению церкви род его подвергался истреблению. Скромное сомнение в непогрешимости папы сопровождалось наказанием как за отцеубийство и позором как за содомский грех. Приговоры церкви напоминали ужасное поражение чумою и увлекали самые здоровые организмы в быстрый процесс разложения».

Орудием и первыми слугами этой инквизиции были доминиканцы.

Бруно десяти лет покинул Нолу и поселился в Неаполе у своего дяди, содержавшего там учебный пансион. Здесь он пользовался частными уроками августинского монаха Теофила Варрано, о котором он вспоминал всегда с большим уважением и впоследствии з своих диалогах обыкновенно предоставлял ему роль учителя под именем Теофила. Бруно слушал тогда еще лекции одного учителя, которого он называет Сарнезом. Вероятно, это был знаменитый впоследствии профессор Римского университета Винченцо Кале де Сарно. В 1562 г. мы видим Бруно уже в монастыре св. Доминика, в том самом монастыре, где за три столетия перед тем поучал великий Учитель церкви Фома Аквинский. Что, однако, побудило 15-летнего богато одаренного юношу поступить в монастырь? Вероятнее всего, что Бруно хотел докончить там свое образование. В те времена монастыри считались центрами умственной жизни; помимо того, они обеспечивали монахам средства к существованию и предоставляли им достаточно досуга, чтобы заниматься, как того хотел Бруно, наукою и философией. При поступлении в монастырь, Филипп Бруно переменил свое имя на Джордано (Jordanus) и под этим именем впоследствии стал известен всему образованному миру.

От своего отца, который был другом поэта Таксило, Бруно унаследовал большие поэтические наклонности, но здесь в монастыре они не встретили, конечно, благоприятной почвы для своего развития, зато с тем большим рвением молодой монах в течение 12 или 15 лет предавался изучению древней и новейшей философии и приобрел за время своего пребывания в монастыре поразительно обширные сведения по всем отраслям человеческого знания. Из представителей греческой мысли на него оказали наибольшее влияние элеатская школа, Эмпедокл, рядом с Платоном и Аристотелем, в особенности же неоплатоники с Плотиной во главе. Бруно познакомился также с каббалою, так называлось учение средневековых евреев о Едином. Между арабскими учеными, которые тогда изучались в латинских переводах, Бруно отдавал преимущество Аль-Газали и Аверроэсу. Из схоластиков он особенно изучал сочинения Фомы Аквинского и естественно-философские произведения немецкого кардинала Николая Кузанского,

В промежутках между своими учеными занятиями Бруно, вероятно, тайком от своего монастырского начальства написал комедию «Светильник» («И Candelajo») и сатиру, в форме диалога, под названием «Ноев ковчег». В комедии изображается упадок неаполитанского общества, бичуются недостатки современников Бруно, в особенности их суеверие, вера в алхимию и колдовство, а также осмеивается ученый педантизм его времени. Действующие лица комедии—три старика: один — влюбчивый (Бонифаций), другой — скупой (Варфоломей), третий — ученый педант (Манфурий). Бонифаций влюблен в Витторию, но приходит в ужас от расходов, которые оказываются необходимыми, чтобы победить сердце красавицы. Он обращается за советом к магаку Скарамуру, который продает влюбленному старику восковую куклу: если тот ее растопит, растопится и сердце Виттории, Тем временем дамы сомнительной нравственности, солдаты и мошенники сговариваются обмануть всех трех стариков и, пользуясь их слабостями, выманивают у них деньги. Следует целый ряд сцен; в конце Бонифаций оказывается в руках мнимой полиции и принужден заплатить за себя большой выкуп; Варфоломей становится жертвою обманщика Чен-чио, который продает ему рецепт, как делать золото; педант Манфурий также обманут, осмеян и вдобавок еще прибит. Известный немецкий историк драмы Клейн говорит, что «Светильник» Бруно не уступит никакой другой комедии по силе таланта и остроумию, как в отношении действующих лиц, так и положений. Мольер заимствовал у Бруно много сцен для своих комедий.

Диалог «Ноев ковчег» вовсе не дошел до нас; быть может, он никогда и не был напечатан. Нам известно только его содержание из ссылок Бруно в других сочинениях на эту сатиру. В нем идет речь о споре разных животных между собою о праве преимущественно быть принятыми в Ноев ковчег; в конце оказалось, что ослу предоставлено лучшее помещение в задней части библейского корабля, «О святая глупость, святое невежество. О достопочтенная тупость и благочестивая набожность! Вы делаете души людей столь добродетельными, что перед вами ничто ум и всякое знание». «Ноев ковчег» посвящен, в ироническом, конечно, смысле, папе Пию V (1566-1572).

Кроме сатиры и комедии, Бруно в этот период своей жизни написал еще значительную часть тех сонетов, которыми впоследствии он украсил свои итальянские произведения и которые создались у него под влиянием окружавшей его природы и как результат счастливых дней, проведенных им в Кампаньи.

Благодаря своему гению и упорному труду Бруно еще в монастыре окончательно выработал свое самостоятельное и совершенно независимое от учения церкви миросозерцание; однако под опасением тяжкой ответственности ему приходилось тщательно скрывать свои убеждения. Впрочем, последнее не всегда ему удавалось вследствие замечательной искренности и. прямоты его характера. Так, однажды, видя, с каким усердным увлечением один из молодых монахов отдавался чтению поучительной книги о семи радостях Пресвятой Девы, Бруно не мог воздержаться, чтобы не заметить монаху, что для него было бы гораздо полезнее заняться изучением творений святых отцов церкви, чем читать подобные книги. Замечание это немедленно было доведено до сведения монастырского начальства, и Бруно грозила тем большая опасность, что к обвинению в ереси присоединился еще донос монахов, будто брат Джордано вынес из своей кельи иконы святых угодников и оставил у себя одно лишь Распятие. Дело могло принять очень дурной оборот, но к счастью Бруно монастырское начальство, снисходя к молодости обвиняемого, отнеслось не очень строго к его проступку и на первый раз обвинению не было дано дальнейшего хода. В 1572 году, двадцати четырех лет от роду, Бруно получил сан священника в Кампаньи, провинциальном городе Неаполитанского королевства, молодой доминиканец впервые отслужил свою обедню. В то время он жил недалеко от Кампаньи, в монастыре св. Варфоломея, и по распоряжению своего духовного начальства то служил обедни, то совершал другие требы. Священнические обязанности давали Бруно возможность отлучаться из монастыря и вступать в более близкое общение с людьми и природою. При подобных условиях для него открылся доступ к тем сочинениям, с которыми он не мог познакомиться, живя исключительно в монастыре. Так, здесь, на свободе, он прочел труды первых гуманистов, сочинения некоторых итальянских философов о природе, а главное познакомился с появившейся тогда впервые в сокращенном виде книгою Коперника, «Об обращении небесных тел» («De revolutionibus orbis»); это сочинение окончательно укрепило Бруно в его научном мировоззрении. Вместе с тем его дальнейшее пребывание в среде доминиканских монахов становилось с каждым днем все более затруднительным и опасным для него.

Едва вернулся он из Кампаньи обратно в монастырь св. Доминика, как против него возникло уже новое обвинение. В разговоре с доминиканцем Монтальчино, родом из Ломбардии, утверждавшим, что Арий и его ученики были люди невежественные, Бруно позволил себе благоприятный отзыв об этой ереси. Чаша заблуждений Бруно переполнилась, и в 1575 г. местный начальник ордена возбудил против него преследование по обвинению в ереси. Было перечислено 130 пунктов, по которым брат Джордано отступил от учения католической церкви. К этому присоединилось еще прежнее обвинение, что он вынес из кельи иконы и оставил лишь Распятие. Надеясь встретить в Риме у прокуратора ордена более беспристрастное к себе отношение, чем в сфере личных интриг, доносов и недоброжелательства местных монахов, Бруно отправился в Вечный город, и там, в монастыре St. Maria delSa Minerva, был принят как гость. Вскоре, однако от его неаполитанских друзей получил известие, что процессу придали еще худший оборот с тех пор, как в монастыре были найдены принадлежавшие Бруно творения святых Иоанна Златоуста и Иеронима с замечаниями гуманиста Эразма.

Очевидно, Джордано тайком читал эти книга и перед своим побегом не успел их уничтожить. Для Бруно стало ясно, что теперь и в Риме он не может рассчитывать на снисхождение. Он быстро сбрасывает с себя монашеское одеяние и на корабле скрывается в Геную.

Существует рассказ, будто Бруно, убегая из Рима, встретил у ворот Вечного города своего товарища по ордену, который пытался его задержать и отправить в тюрьму, но Бруно не только вырвался из его рук, но и его самого столкнул с берега в волны Тибра, где тот нашел достойную смерть. Обнародованные в настоящее время акты архива инквизиции не подтверждают справедливости приведенного рассказа. Впрочем, если бы этот эпизод и имел место в действительности, он едва ли бросал бы тень на нравственную личность Бруно, так как в данном случае последний не только защищал свою жизнь, но и свое высокое назначение служить освобождению человеческой мысли» Как бы то ни было, этот поступок Бруно нельзя назвать убийством из мести, как это желали представить его обвинители. Будь это так, инквизиция не преминула бы воспользоваться подобным случаем и занести его на страницы своих обвинений.

В Генуе Бруно был невольным свидетелем, до какого самоунижения, хотя и бессознательного, доходил иногда католицизм. Вероятно, это и дало повод Бруно написать впоследствии известный сонет в честь оела

В Генуе Бруно пробыл всего три дня; там свирепствовала чума; это заставило его так скоро оставить город. Оттуда он перебрался в Ноли, прелестный портовый городок по соседству Савоны. Здесь Бруно получил разрешение от магистрата преподавать грамматику; вместе е тем желающих он учил астрономии. Впрочем, в Ноли философ оставался не более пяти месяцев; скука и необходимость иметь большой заработок гнали его дальше, в соседнюю Савону; однако и здесь Бруно пробыл не более двух недель и перебрался в Турин. В последнем он не мог найти себе занятий и переехал в Венецию. В это время Венеция, подобно Генуе, страдала от чумы, которая началась там с августа 1575 г. и продолжалась до конца 1576 г., унеся в течение этого времени в могилу свыше 42 000 жертв. Ужасное состояние тогдашнего общества дошло до нас в бессмертном описании Боккаччо. Школы были закрыты; бездействовали и книгопечатни, которые могли бы доставить Бруно какой-нибудь заработок в виде корректур. К тому же еще и сенат издал распоряжение, в силу которого преподавание философии предоставлялось венецианским патрициям. Чтобы добыть себе какие-нибудь средства к жизни, Бруно написал и издал в Венеции книгу под названием «Знамения времени». К сожалению, это сочинение, излагавшее, вероятно, религиозные и философские взгляды автора, и по настоящее время нигде не найдено. Между тем в показаниях перед венецианской инквизицией Бруно очень ясно говорит об ее издании; он сообщает также, что написал ее и, прежде чем сдать в печать, показал рукопись доминиканцу отцу Ремичию из Флоренции, и что тот дал одобрительный отзыв. Книга, стало быть, была написана в католическом духе, когда католический монах мог ее одобрить. После двухмесячного пребывания, Бруно оставил Венецию и переселился поблизости, в Падую. Здесь он встретил знакомых доминиканских монахов, которые убеждали его, что хотя он и скрылся из монастыря, но для него было бы полезнее продолжать носить монашеское одеяние своего ордена. Это было в порядке вещей в Италии XV века, когда более 40 000 монахов жило вне монастырских стен. Позднее, в Бергамо, Бруно последовал их совету и действительно заказал себе рясу из дорогой белой материи; поверх рясы он надел нарамник, взятый им с собою при побеге из Рима. В этом костюме Бруно прибыл через Милан и Турин в Шам-бери, имея в виду оттуда перебраться в Лион; пока же он остановился в одном из доминиканских монастырей. В Шамбери Бруно не встретил радушного приема и пришел к убеждению, что в Лионе его ожидает еще худшее. Поэтому он изменил свое намерение и отправился в Женеву.